home      
English  
 

 

Валентин Подпомогов - предупреждаю сразу - не эмигрант. И, скорее всего, никогда им не будет. Правда, вместо него в Америку эмигрируют его картины: только в Лос-Анджелесе их уже не менее десятка.
Живет он там, где родился, а именно - в Ереване, нежно им любимом. И хотя по фамилии, доставшейся ему от украинца-отца, он не армянин (армянкой была мать), сам себя он считает рафинированным армянином, а в Ереване о нем отзываются примерно так: "Наш Валюшка - соль Армении", "Кто не знает Подпомогова, тот не знает Армении !". Да, это армянский художник, впитавший каждой клеточкой тела (и души, если она материальна) быт Армении, культуру, ее гордость и боль.
Но поведу рассказ по порядку.

     Итак, родился Валентин давно. В 1924 году. Рос беспутным шалопаем, не желавшим учиться. По его собственным (хвастливым) признаниям, просидев в 4 классе несколько лет, был из школы благополучно выдворен и на радостях больше туда не вернулся. С тех пор он при каждом удобном случае спешит сообщить, что образование у него четырехклассное. ...По части грамотности "наш Валюшка" - второй Пиросманишвили (но ни в коем случае не по стилю живописи, потому что он не только не примитивист, но, как утверждают некоторые - с чем я, кстати сказать, не согласна - армянский Рембрандт). Однако четырехклассное образование ничуть не помешало ему быть какой-то период главным художником при Ереванском горсовете.
Картин он принципиально не писал. Самой большой его страстью было кино ( после кутежей, конечно, по части которых он мастер непревзойденный). Почти всю свою молодую и зрелуюжизнь Валя работал на киностудии "Арменфильм" художником-постановщиком, создав галерею прекрасно оформленных кинокартин. На этой ниве мы с ним и познакомились, когда я, только что окончившая Художественно-театральный институт, попала к нему в ассистентки.
    Совершенно особенный мир кино показался мне сказкой. Сказкой вдвойне от того, что работала с Подпомоговым. В институте моим учителем был маститый скульптор, академик Ара Саркисян, чьи монументальные памятники украшают площади Еревана, и я очень гордилась этим. Но та школа , которую я прошла у Подпомогова, дала мне значительно больше, чем все пять лет в институте. Это художник от Бога, никогда, нигде и ни у кого не учившийся. Надо было видеть, как он делал эскизы к декорациям! Получив часть постановочных за два месяца до запуска картины, он тотчас пускался в загул. Проходила неделя... другая... месяц - Валя, по его собственному выражению не просыхал . Но это окружающим могло казаться, что он только "гуляет". А где-то там, под черепной коробкой, шла напряженная работа - зарождался, обдумывался, шлифовался облик будущего фильма, "ключ" в котором он должен быть решен. Наконец, за неделю, а то и за сутки до сдачи эскизов Валя усаживался за планшет. Композиция легко и свободно ложилась на картон, проступая во всех деталях, как фотография в проявителе. Он казался в эти моменты гением, проводником Высших Сил. Так он работал 20 лет назад, так он живет и работает сейчас. И, кстати, верит в параллельные миры, Высший разум, в парапсихологию, как не могут не верить все "подключенные" - все гении и большие таланты.
...Подпомогов дружил со всем Ереваном сразу. К нему тянулись люди без разделения на профессии, возраст и взгляды. Потому что рядом с ним окружающие словно попадали в другое измерение. А когда он бывал в ударе, смеялись до изнеможения. Он рассказывал анекдоты так, как только он может рассказать, хохмил, разыгрывая целые сцены с переодеванием. Валя, телосложения щуплого, почти тщедушный, "изящно-компактный ", с молодых лет пронзительно лыс. При этом он отнюдь не комплексует, напротив - лихо обыгрывает свою внешность. На голове неизменный берет или пилотка, скрывающая лысину. Но при удобном случае он ее с гордостью демонстрирует. Когда он, нахлобучив, к примеру, до бровей старую, помятую шляпу и нацепив на ноги и руки четыре перчатки, начинает с уханьем скакать по комнате, изображая испуганную обезьяну, все хватаются за животы.
Вале всегда претила чрезмерная манерность и чопорность, он тут же придумывал какую-нибудь выходку, чтобы шокировать людей. А выходкам его не было конца, не случайно его близким другом много лет подряд был "великий хохмач" Генрих Оганесян, режиссер кинокомедии "Три плюс два".
У Вали врожденный порок сердца. " Меня ни одна холера не возьмет, - заверяет он. - Я ж при жизни заспиртовался". К нему вызывают в очередной раз " скорую", врач озабоченно спрашивает:"Что вы чувствуете, больной?".(У Вали при этом сердце колотится, как бешенное, с перебоями). И "больной", с видом ударника отбивая ладонями на столе нестройную дробь, демонстрирует ему свои сердечные ритмы.
В другой раз, катаясь по полу от почечных колик, он спросил врача , явно с подвохом: "Доктор, это рак?" - " Ну что вы дружок - камешки", - утешил доктор. "Камешки? - с комично-ехидным лукавством прищурился Валя, сидя на полу в промежутке между приступами. - А что под камешками?"
Когда его укладывали в больницу для врачей и всего обслуживающего персонала наступают праздничные дни. На пасху он для всех расписывает изумительной красоты яйца, над дверями его палаты появляется профессионально (как из типографии) выполненный плакат типа: "Советский больной - самый здоровый больной в мире".
...Две трети своей жизни Валя занимался чем угодно, только не живописью. Кино, мультипликация, любые оформительские работы по государственным и частным заказам. Был он и непревзойденным мастером по оформлению декораций. А учитывая, что все он всегда делает в последний момент, можно представить, как раздражалось и нервничало, бегая за ним перед майскими или ноябрьскими праздниками руководство республики. Его неистощимая фантазия и изобретательность не знали предела.
Лучшие надгробные памятники Ереванского кладбища, пантеона, в частности, выполнены либо лично Валей, либо по его эскизам. Сколько изящества, вкуса и мастерства в любой работе, в любой вещи, которой касалась рука этого с виду несеръезного шутника-гуляки! В его доме, в его мастерской все сделано им самим. Камин с чеканным барельефом хранителя огня, бар с театральными масками и огромным омаром по центру, лестницы с узорными балясинами. Стиль? Эклектика конца прошлого века с заявкой на средневековье. На стене коллекция старинного оружия (настояшего). Пока не было у Вали мастерской, а её у него долго не было, он превратил в мастерскую квартиру. Жена и двое детей ютились где-то по углам, а на почетном месте в столовой неизменно стоял верстак. Паркет был покрыт опилками, стружками, пятнами краски и клея. Домочадцы всё молча, я бы даже сказала, благоговейно сносили. Казалось в воздухе так и витает невысказанное: Вале всё можно. Он – гений.
Получив же, наконец, мастерскую – сырую, подвальную дыру без окон, без дверей и в придачу с крысами, он принялся из неё делать "конфетку" и совсем забыл, что есть у него дом и семья. Там работал, там и жил. А домочадцы навещали его. Впрочем на семейные торжества он являлся... с кучей друзей.
Много лет мы уговаривали Валю заняться настоящей живописью. Но он упорно отказывался. Однажды нам всё таки удалось его уговорить. Им тогда уже было прожито ровно полвека. (Тут он явно перещеголял даже Ван Гога, начавшего, как известно, заниматься живописью уже в зрелом возрасте и до Валиных пятидесяти не дожившего.) Он создал поразительной выразительности грустную обезьяну, назвав картину "Ностальгия". Его обезьяна потрясла Ереван.
С тех пор Валя не занимается, практически, уже ничем, кроме живописи. Правда, картины рождаются из под его кисти на так часто, как хотелось бы. И не потому, что над каждой он работает кропотливо и тщательно, напротив, Валя всё делает быстро, ему всегда всё легко дается (а если и бывают трудности, об этом никто не знает). А потому, что кутежи и общение для него, по-прежнему, главное в жизни. Он руководствуется принципом: дружба – понятие круглосуточное. И двери его мастерской не закрываются ни днём, ни ночью, несмотря на огромного , чёрного, сатанинского вида пса, которого он завёл. Валя вообще обожает собак. Много лет назад держал сразу двух боксёров. А когда один из них попал под машину, лучшая профессура города, хирурги-светила по всем правилам своего искусства оперировали пса у него дома, на обеденном столе, благо все они были его закадычными друзьями.
Чем по-настоящему богат Валя, так это друзьями, которых притягивает к нему бездна обаяния. И сегодня у Вали в мастерской можно встретить киношников и композиторов, врачей и художников, ученых и совсем молоденьких актеров и актрис... Все они теперь почтительно величают Валю "маэстро", но непременно на ты. И, зная его нрав, невольно улыбаешься этому выспренному и старомодному словечку. Выкопав под домом у мастерской дополнительное пространство, Валя устроил для друзей средневековый бар ужасов со светящимися черепами и страшными масками, среди которых и есть сделанная мною маска Ямы, индийского бога смерти.
Талант Вали Подпомогова! О живописи рассказывать словами – дело пустое и неблагодарное. Её надо... не видеть даже, а смотреть – осмысливать, пережить. Но картины Подпомогова – несколько иное. Их можно пересказывать, как драмы Шекспира. Практически все картины, о которых пойдет речь (и те, о которых не успею сказать), рождались на моих глазах. Он приходил ко мне в мастерскую поделиться замыслом, набрасывал с ходу эскизы, всегда эмоционально и с вдохновением. Потом исчезал на какое-то время из поля зрения и возникал вновь, чтобы позвать взглянуть на воплощенный в масле замысел.
Работает он в стиле старых "мастеров" эпохи Ренессанса. Цвет для него вторичен. Гамма в основном, серебристо-серая. Главное – идея. Ей подчинено всё – линия, форма, фактура. Это целые философские трактаты, мистически-пророческие, я бы сказала, полные напряженной внутренней драматургии.
Вот, к примеру, на большом полотне монументальнейшее творение рук человеческих – конгломерат культур и народов, этакая конусообразная башня, начинающаяся храмами и пирамидами Египта... выше – армянские христианские храмы с любовно выделенным на ладони облака Звардноцом... Башня заканчивается кристаллами современных небоскребов, уходящих в небо. А над нею, подобно терновому венку, рассеивающееся полукружием облако – облако от ядерного взрыва, погубившего создателей этого величественного монумента, возводимого тысячелетиями. К обезлюдевшим сооружениям тучами устремляются крысы (как известно, не боящиеся радиации) – mea culpa.
А вот два могучих железных быка натужно тянут плуг, пытаясь вспахать голую скалу, - это символ Армении, возделанной непосильным трудом. "Страна Айастан".
Дружбой тоже можно закабалить, считает Валя – превратить в раба. И создает великолепный портрет в старинной овальной бронзовой раме. "Памяти друга". Череп благородной лошади с длинной, тщательно расчесанной гривой, выписан с трогательной выразительностью, ничем не уступая традиционному салонному портрету. На черепе уздечка с петлей, наброшенной на крюк, и рядом на стене подкова. Что это? Орудия власти или любви?
"Похороны Бога" – это первоначальное название. В каталоги работа вошла как Perpetuum mobile. Согбенные – скорбью больше, чем ношей, скрытые под накидкой фигуры бесконечных, теряющихся за горизонтом людей несут распятого Христа. Нам видны лишь его ступни и мощный поток света, уходящий от Христа в небо.
Тема Христа у Вали обыгрывается неоднократно, ни разу не повторяясь. Всякий раз он находит новое, ни на что и ни на кого не похожее решение. "Распятие" – в воздухе парит лишь оболочка распятого тела, содранная кожа. А душа упорхнула, как птица из разоренного гнезда. Христос, упавший на колени, прописан с тщательностью автопортрета (да это автопортрет и есть). В глазах Христа слезы. Ладони простерты к зрителю с немым , полным боли укором: Люди! Что вы сделали с вверенной вам Землей!?
На "Тайной вечере" льющийся сверху свет отбрасывает тень от Христа – терновый венок, которого ещё нет. Вместо 12 апостолов справа и слева от Христа – зажжённые свечи, тени от которых превращаются в человеческие фигуры в капюшонах. Одна из свечей погасла и чадит. Её дым окутывает Христа. Это, конечно же, Иуда.
Кстати, свеча – неизменный элемент картин Вали. Как искра надежды, даже в самой трагической, в самой без исходной ситуации. Апофеоз "симфонии" свечей в картине "Бессмертие". Представьте каменистую дорогу в ночи, уходящую в небо. На дороге, как бредущие люди, одни только свечи, звездами мерцающие в дали. На переднем плане оплавившиеся огарки, слившиеся в сплошную массу, в которой угадываются обнаженные человеческие тела. И над всем этим в полную высоту вертикального холста полупрозрачная могучая свеча. Это гимн гению человеческому. Он посвятил его Шекспиру, которого обожает, наверное, ещё и потому, что сам немножко Шекспир в живописи.
Картины Подпомогова, как правило, - протест, вызов несправедливости во всех его проявлениях. "Борьба". Ешё одно распятие? Да. Но распята на сей раз Природа на железобетонном кресте цивилизации. Корчится в предсмертных судорогах голое сухое дерево, впиваясь скрюченными корнями в растрескавшуюся землю. Оно ещё живое, ещё борется!
Неотъемлемой частью картины Валя считает раму как её продолжение и оправу. И поэтому делает их сам... Валя может передать фактуру любого материала. Иные (недоброжелатели) называют его за это "ремесленником", как бы в упрек сравнивая с Шиловым. Если дым – он зримо невесомо струится и даже пахнет дымом. Если тлеющий уголек, кажется, тронь – обожжешься.
    Подпомогова глубоко волновал геноцид армян 1915 года. Он посвятил ему не одну картину. Самая монументальная из них - "Реквием". Огромное полотно. На голой, выложенной каменными плитами (следы цивилизации) земле осколки разрушенных сооружений. Вдали чудом уцелевший храм, вернее его остов. А на переднем плане могучий, низвергнутый полуразбитый колокол. Ветер гонит клубами пыль. Ещё дымит пепелище, делая нас, зрителей, сопричастными тому времени, той трагедии. Черное небо тяжело навалилось на поруганную землю. Но в самом центре среди туч раскрылось небесное окно, из которого щедро пролился на землю божественный свет.
    Когда начались события в Карабахе Сумгаите, Баку, Подпомогов посвятил им целую серию эмоционально насыщенных, величественных и скорбных, и, конечно же, весьма своеобразных полотен.
Не правда ли, трудно совместить работы Подпомогова и избираемые им темы с обликом их создателя – гуляки, кутилы и шутника. Где он настоящий? В качестве биографической ремарки так и подмывает сказать: конечно же в произведениях. Как художник, он одинок и мрачен в глубинах своей души. И подлинное его нутро нашло свой выход в его полотнах. А остальное – маска... маскарад... маскировка. Но нет, не скажу. Для этого я слишком долго и слишком хорошо его знаю. Он одинаково искренен, одинаково "играет сам себя" и когда доводит до сумасшедшего хохота друзей, и когда создаёт полные трагизма произведения, от которых иной раз мороз дерет по коже и становится страшно за будущее, не своё – человечества.
Интересная деталь - кого бы ни писал Валя (а он никогда не работает с натуры), в каждом персонаже он изображает себя. Будь то знаменитая грустная обезьяна в "Ностальгии", "Домовой", уютно устроившийся в замочной скважине, коленопреклоненный Христос или жертва концлагеря ("Посвящение") с только что простреленной навылет головой и застывшим в живых ещё глазах недоумением – за что!? – все это он, Валя легко узнаваемый. Везде разный, но всегда трогательный, трагичный и величественный в своём вселенском одиночестве. У бронзового хранителя огня над камином и у Мадонны с младенцем (которую он писал для Эчмиадзина, но в последний момент католикос нашёл, что у Мадонны слишком "шальные", грешные глаза), и на распятой коже Христа – одинаковые ступни и руки – его, Валины.
В музее современного армянского искусства в Ереване картинам Подпомогова отдан большой круглый зал. Они есть практически у всех крупных армянских коллекционеров. С самого начала ещё при твердом рубле они пошли на валюту, мгновенно взлетели в цене. Самая дешевая из них стоит несколько тысяч долларов. Считают, что Подпомогов сегодня – самый дорогой художник в Армении. К нему приезжают заказывать работы из Европы и Америки. Их пытаются вывозить контрабандой. А здесь, в Лос-Анджелесе, появились даже подделки, выдаваемые за Подпомогова.
Искусствовед Генрих Игитян в предисловии к его каталогу называет Валю человеком ушедшего поколения. Я не могу с этим согласиться и, уверена, не согласится и сам Валя. По количеству прожитых лет – возможно, по духу – никогда. И чтобы опровергнуть такой "ярлык", расскажу о последней "выходке" нашего маэстро. В Лос-Анджелесе среди армян вдруг прошел слух, что Валя... умер. Мы с мужем бросились звонить ему домой. От дочери Жэки узнали, что слухи о его смерти несколько преувеличены, но Валя в настоящее время в больнице. Звоню ему в палату. И что слышу! "Поздравь меня! – кричит он в трубку. – Я женился! Мы тут в больнице, чудненько проводим время! "
Помните, Рубенс женился на Елене Фурман, когда ему было 55, а ей – 17. Валя перещеголял и великого Рубенса. Ведь ему в апреле стукнуло 72! Его избранница с дивными глазами (у Вали всю жизнь была особая слабость к красивым женским глазам) лет пять назад пришла к нему в мастерскую совсем юной девушкой, да там и осталась, без памяти влюбившись в него. Они и сейчас живут в этом сыром холодном подвале, где зимой на стенах иней...
Элеонора Мандалян
"Панарама"
ALMANAC PANORAMA LOS ANGELES issue 805 Se, 1996
 

 

Copyright © 2004