home      
English  
 

 

 

ЖИЗНЬ - ЕГО  ПАЛИТРА    «Коммунист» №222 (14701) от 23 сентября 1982года
Я ВРОС  В  ЭТУ  ЗЕМЛЮ  КОРНЯМИ     «Урарту» № 5(60) апрель 1994г.
ЧЕЛОВЕК - ЛЕГЕНДА         «Республика Армения" №159(1919) 25 августа 1998г.  
ЮБИЛЕЙ  БЕЗ  ЮБИЛЯРА     «Голос Армении» №46(18401) 29 апреля 1999г.

ЖИЗНЬ - ЕГО ПАЛИТРА

Из мастерской художника

       Двери его мастерской всегда открыты, но всех входящих занимает один вопрос - как пробраться в помещение. Это не так просто -  пройти, не задев досок, что прислонены к стенке и готовы на вас упасть, не перевернув ведер, не упадя в яму на полу, наконец, не наступив на кота со звучным именем Серапион. Кот следит за вашими странными действиями, зевает, потягивается и уходит в комнату. Там, как всегда, много народу, а хозяин, Валентин Георгиевич Подпомогов, рассказывает одну из бесконечного числа своих вполне житейских и вместе с тем почти невероятных историй. У присутствующих влажные глаза, и временами обшарпанные стены мастерской потрясает оглушительный хохот. Скоро к немуприсоединится и ваш голос.

Подпомогов - художник, однако ограничиться этим, все равно, что сказать окосмонавте «летает». Ибо художники бывают разные, а Подпомогов умудряется быть всем сразу: дизайнером, мультипликатором, художником-постановщиком фильмов, скульптором, архитектором и наконец - живописцем. И это тем удивительнее, что он волею судьбы не получил специального образования. Его учила жизнь. Он мог бы написать роман под названием «Мои университеты», но предпочитает устный жанр, и у каждого слушателя возникает желание записать его рассказы на магнитофон.

Родился Подпомогов в Ереване в 1924 г. и прожил здесь почти всю свою жизнь.Человек, выросший вместе с Ереваном, по праву называющий его своим, истинный патриот. Он был первым жудожником города и много сделал, чтоб Ереван стал таким, каким мы его знаем и любим. Он был первым, возродившим, армянскую мультипликацию, - создатель «Капли меда», «Парваны» «Скрипки в джунглях.Создавший их как он говорит, на «голом столе».

Сейчас Подпомогов более известен как живописец, полотна его висят в музее современного искусства. О впечатлении, ими производимом можно узнать, перелистав книгу отзывов.

Картины действительно потрясают глубиной заложенной в них мысли и тем, с каким мастерством она передана. То, что происходит на его картинах, невероятно и подчас жестоко, но настолько убедительно, что думаешь даже не о том, что так может быть, а о том, что так и есть. Кстати, это принципиальная позиция Подпомогова в творчестве.

Если спросить его мнение относительно того, каким должно быть искусство, он скажет: «убедительным».

«Ожидание». Никого не оставляет равнодушным эта женщина, заломившая тонкие пальцы, треплющая бинты, намотанные на руки. У неё нет лица. Ожидание безлико, это состояние, знакомое каждому человеку. Безликое лицо и говорящие руки - парадоксальное сочетание. Картина задевает самые сокровенные, самые потаённые струны в душе зрителя.

Да и только ли «Ожидание»? Все его каритны парадоксальны и все... убедительны. Кажется, не было ещё художника, передавшего ужас войны, трагедию целого народа, нарисовав пустоту. Посмотрите на «Реквием». Почти пустое пространство, усыпанная обломками камней голая земля, звенящая пустота в безъязыком колоколе, тоже обломанном, и только крохотный огонёк сиротливо светится в дверях одинокой церкви. И от этой пустоты становится жутко.

Не так много полотен висит в залах музея, но о каждом из них можно говорить долго, картины Подпомогова обладают свойством стимулировать мысль.

Плодовитым художником его не назовёшь. Нет в мастерской холстов, прислонённых к стене, эскизов и набросков, устилающих пол и столы. На мольберте стоит одна работа, ожидающая уже давно своего завершения. А сам автор с увлечением сооружает немыслимой конструкции палитру и гордится ею не меньше, чем самой лучшей своей каритной: «У Леонардо такой палитры не было». В этом никто и не сомневается. А «кавардак» в мастерской объясняется легко - ремонтом, который вряд ли когда- нибудь закончится , потому что хозяин любит все делать сам, изобретая на ходу новые приспособления небывалых конструкций.

- Когда же вы работаете?

- Всегда. Я думаю. Написать картину легко, когда её полностью представляешь.

...И принимается делать стул, какого никогда ни у кого не было.

 З. Малоян

Газета  «Коммунист» №222 (14701) от 23 сентября 1982года

 

Я ВРОС В ЭТУ ЗЕМЛЮ КОРНЯМИ

 29 апреля 1994 г. художнику Армении Валентину Георгиевичу Подпомогову исполняется 70 лет. Человек удивительной судьбы, он очень популярен не только в среде творческой интеллигенции. Много лет на устах ереванцев знаменитые подпомоговские анекдоты, шутки, крылатые фразы. Это интервью - своеобразное визави, блоу-ап (крупный план), позволяющий близко разглядеть черты известного мастера кино, кисти, дизайна, услышать его мысли о времени и о себе.

-В нашей беседе Вы часто переходите на армянский...

   - Мать у меня армянка, да и отец прекрасно понимал по-армянски, но принципиально не говорил на нем: - «Не хочу портить этот великолепный язык». Сам я коренной ереванец и в анкетах писал: национальность - русский, родной язык - армянский. От грабара, пусть даже не понимаю его, просто балдею... Конечно, свои картины я мог бы создавать в Америке или, скажем, в Швейцарии. Но это что-то не то. Я жил в Париже три месяца, работал, чувствую - есть мастерство, никуда оно не делось, но вот почва под ногами чужая.

Откроюсь. У меня, можно сказать,  хрустальная мечта детства - создать серию картин «Серебрянная сюита». Тема - рождение человека, его отрочество, юность, зрелость, старость, смерть и вновь... рождение. Я начал писать, чтоб отвлечься от забот о свете и тепле. Конечно, я мог бы работать за рубежом, но понял одно: я сделаю серию там, где ее задумал - на родине, в Армении. Сколько лет на ней живу! В апреле разменяю седьмой десяток. Словом, культура у меня русская, через армянскую призму.

- Но вы ведь знали и великих мира сего? Дружили с Мартиросом Сарьяном, с ...

- Сарьяна я обожал! Он приглашал меня работать в свою мастерскую, я отказался: «Сарьяном я не стану, а себя потеряю».

Близко знал Коджояна, Каленца, Грачья Нерсесяна, Ерванда Кочара... Сколько незабываемых эпизодов связано сними, порой даже забавных. Так, с Грачья я говорил по армянски, он же почему-то отвечалмне на русском. Представьте, как зто выглядело со стороны!

Помнится, приехал ко мне однажды Ерванд Кочар – прямо с лесов сооружаемого памятника Вардану Мамиконяну. Я писал тогда картину «Христос на коленях» (её, к сожалению потом похитили). Так вот, Ерванд Кочар, отставив неизменную палкув сторону, упал перед картиной на колени. «Гуло джан (так он ко всем обращался), не воображай, что ты создал шедевр, просто ноги болят, не могу встать!».

Запомнилась и интересная встреча с В.Папазяном в Одессе, где снимался фильм «Сердце поет». Однажды где-то в час ночи (наши номера в гостинице оказались рядом) он постучался ко мне в номер. Вместо чая мы распивали коньяк – тоже цвета чая. Одну бутылку, вторую. Впрочем, интуитивно всегда чувствую, играет ли актер и в жизни, ибо наигрыш всегда просвечивает. «Я не завидую царям, я сам все это пережил на сцене, - признался Папазян в минуту откровения. – Я завидую только одному – таланту Грачья». И прослезился. На следующий день на съемке он не ответил на моё приветствие и вообще никогда больше не здоровался со мной при встрече: он не мог забыть, что в минуту слабости выдал себя.

Параджанов? Да, он оказал мне немалую честь, предложив быть художником фильма «Цвет граната». И что вы думаете? Я отказался: «Сережа, я тебя слишком люблю, чтоб работать у тебя. Ты мне нахамишь, а хамство я не выношу. В итоге не будет фильма». Экстравагантная была личность, ничего подобного в жизни я не встречал. Кого по-настоящему любил, так зто его...

Можно ли забыть Паруйра Севака с его толстыми добрыми губами? А знаете, ведь это он перевел мою фамилию на армянский и звучит она так – Ентаогнаканян.

...-Повторюсь, каждый должен делать своё дело хорошо. Я безграмотен, своё написанное потом ведь не разберу... Меня выгнали в своё время из школ, и я нигде не учился. Пошел в мультипликаторы, ибо тогда ничего больше не умел делать. Но мультипликацию не люблю, хотя отдал кино полвека. Моё кредо – все нужно делать хорошо. Даже ничего не делая, нужно делать хорошо.

Художником я был почти с детства, занятием живописью я обязан одному человеку – Генриху Игитяну. Мы оба любили Её – Живопись.

Да, талант – это от Бога, но нужно работать над собой, самообразование – великая вещь. Когда я работал над картиной «Mea culpa», пришлось углубиться в изучение истории Египта, культуры народности майя. Создание «Тайной вечери» было бы невозможно без знания Библии. Я верующий, но не набожный.

Не скрою, я безумно любил, как наркоман, кино. Но если бы начинал сызнова, ушел бы в театр. Он намного интереснее, ибо художнику нужно скупыми выразительными средствами передать идею, дух спектакля. В кино преобладают технические средства, а в театре – творчество. С каким радостным чувством раскованности и творческого подъёма работал я, принимая участие в создании постановок, рожденных гением Вардана Аджемяна и Рачья Капланяна!

-Но есть еще Подпомогов – скульптор, Подпомогов – дизайнер... Словом, трудно угнаться за многосторонностью дарованных вам талантов...

-Вы угадали. Вот эту оригинальную раму к картине сделал я сам ( она часть замысла полотна), медный камин в доме – тоже. Кожанная кепка, что сейчас на мне, опять- таки собственного производства. Когда-то в послевоенной Москве, прижатый обстоятельствами, сшил себе... пальто. В первый и последний раз!

Я к тому же конструктор-прикладник. Что там люстры, двери, камин? К счастью, не знаю физики и математики, а то бы и авиаконструктором стал. Говорю без хвастовства. Сотворил же вот этими руками компактную проявочную машину-автомат с прекрасным дизайном, закончим беседу – покажу, стоит она у меня под лестницей. Целый год возился с нею, выучился токарному делу. Главный инженер студии Ефрем Рудман умер, так и не поверив, что это сделал я.

-... Художник рисует в порыве вдохновения, зритель любуется полотнами, воспринимая их в меру своего интеллекта и душевного склада. Пожалуйста, прокомментируйте сами некоторые ваши работы..

- Что ж смотрите. Вот  «Джокер» – персонаж картины ассоцируется у меня с Горбачёвым: он всё разрушил, так и не создав ничего нового. «Занавес» – в аллегоричной форме выражающая отношение ( видите глаза за сценой) к искусству, как и к марионетке. Правда, сейчас нет никокого отношения. «Похороны  веры», «Ожидание» – мы всегда в плену ожиданий – от рождения до смерти. Вот и сейчас живем с думой, когда же кончится этот абсурд. Словом, каждая работа несет в себе целый мир, настроение автора, его философское осмысление бытия, стремление к совершенству космического духа. Об этом и полотно «Современное распятие».

Беседу вела Ида Карапетян

Газета «Урарту» № 5(60) апрель 1994г.

ЧЕЛОВЕК -ЛЕГЕНДА   

 Дорогой  мой Маэстро, я совсем не знаю тебя...

Это было странно, это было неожиданно - картины и автор совсем не были похожи друг на друга , по крайней мере на первый взгляд.

Порог его мастерской в первый раз переступали с неким благоговением. Люди шли к автору, ожидая встречи с мудрым, мрачноватым, скупо цедящим слова, замкнутым человеком, который выкроил время, «окно» из своей занятости. На их лицах читалось изумление, когда перед ними оказывался человек радостный, словоохотливый и искуссный рассказчик, общительный и остроумный, иногда даже легкомысленный.

Его манерам была присуща какая-то неповторимая элегантность. Он был «артист» в высоком смысле этого слова.Трудно найти человека, который не проникался бы к нему симпатией  после знакомства. В сущности, читался подтекст:«ты мне интересен, важен, я не знаю тебя, но ты, наверное, хороший человек. Мне не все равно, как ты ко мне относишься, я хочу, чтобы тебе было хорошо».

Подпомогов обладал уникальным, редчайшим качеством - духовной щедростью. Любой человек, попавший в его орбиту, наделялся качествами, о которых мог только мечтать. Все женщины объявляллись красавицами, или по крайней мере - интересными. Мужчины становились умными, отважными и как на подбор, - «прекрасными специалистами». Все художники превращались в талантливых и гениальных. И нам, обласканным и возвеличенным, может, в первый и единственный раз в жизни, начинило казаться, что этими свойствами мы и в самом деле обладаем. Люди заболевали болезнью гордыни, от которой вылечивались, когда начинали понимать,  что все это его собственные, подпомоговские качества, которые он от щедрот своих раздает, потому что у него их много, потому что человек глядится в другого, как в зеркало и видит в нем то, чем является сам. Впрочем, вылечились не все...

Он не был праведником, тем более святым, и ничто человеческое не обошло его. Он совсем не был завистником, но помнил тяжелую, беспрсветную свою детскую зависть к тем, у кого были игрушки,  нормальная еда,  краски. Помнил и пытался уже пожилым человеком насытить свой детский голод. Деньги у него не задерживались - он закупал инструменты, какие-то необыкнквенные сверла и отвертки, пилы и плоскогубцы, причем в количестве, превышающем всякое понимание, по 5-10 штук. Несколько камер, чтобы снимать «вот с этой точки», потом начинал их переделывать, усовершенствовоать...Связки кистей, как дрова, валялись по мастерской, «чтобы не надо было мыть», доставал аниткварные развалюхи и делал нечто двигающееся, раздвигающееся и вращающееся.

Была у него страсть сделать «нечто из ничего», то, чего ни у кого нет. Ему было одинаково интересно создать и стул, и картину, и на то и на другое он мог потратить время, средства, эмоции, уйму труда. Потом этот уникальный стул мог быть испачкан, сломан. Картина могла быть подарена случайному знакомому, хотя Маэстро прекрасно знал её цену и никогда не продавал своих работ задёшего, но подарить мог буквально первому встречному, если тому случилось попасть «под настроение».

Рисунков и подготовительных эскизов он вообще не хранил, они пропадали, терялись, нередко их просто крали. Сам он считал, что «кухню вообще хранить не следует». Хотя рисовальщик он был отменный, и рисунки к картинам подчас не уступают самим картинам. Спасибо Асе - жене, что смогла, собрала, а то вовсе бы ни одного не осталось бы.

Люди хорошие и не очень, умные и не очень, искренние и коварные - шли к нему непрерывным потоком, словно некая сила притягивала их к художнику.

Левон Игитян сказал в интервью: «Мы остались ему должны, мы не успели, мы думали, что времени много, и опять опоздали». Это не совсем так. Люди успели: многие сполна отдали ему свою любовь, смогли сделать для него что-то, доставить радость, иные успели и обидеть, огорчить, некоторым удалось даже предать.

Не успело общество, государство. Нет у нас опыта обласкивать тех людей, вокруг которых строится национальная, городская мифология. Нет соответствующего статуса, типа «национальное достояние»... Так что, мне кажется, общество никогда не будет успевать что-то сделать для таких людей, как Валентин Подпомогов. Оно будет фатально опаздывать всегда. Их смерть неизбежно будет заставать врасплох. И толко после, ощутив свое сиротство, общество спохватится, чтобы воздать им должное, только им это ни к чему - для себя же и стараемся.

А вокруг Подпомогова уже сплелись мифы и легенды, которые тоже нужны, прежде всего, нам самим.

Зара Малоян, искусствовед

«Республика Армения" №159(1919) 25 августа 1998

ЮБИЛЕЙ БЕЗ ЮБИЛЯРА,

 или ТЕЗЫ И АНТИТЕЗЫ ВАЛЕНТИНА ПОДПОМОГОВА

Для друзей и знакомых Валентина Подпомогова этот день - 29 апреля, был самым  суматошным , непредсказуемым и веселым праздником в течении последних нескольких десятилетий , точнее 74 лет.

Жена Ася валилась с ног, родственницы-помошницы мешали друг другу на кухне, ризеншнауцер Гарри, выдворенный из гостинной по причине плохого поведения за столом, оглушал помещение возмущенным лаем .

Гости пребывали нескончаемым потоком. Как водится, не хватало стульев и ваз для цветов. Кто-то пытался режиссировать это собрание, кто-то брался за инструмент, кто-то - за рюмку. Над столом в клубах сигаретного дыма стоял галдеж. Со стен снисходительно взирали суровые лики картин авторства именинника.

Те, кто видел картины Подпомогова, знают торжественно-строгую ауру, которая распространяется вокруг них и охватывает зрителя. Человек замедляет свой темп, замолкает, перестает улыбаться, самое развеселое настроение сменяется печалью. Так меняется настроение входящего в церковь - то же ощущение соприкосновения с чем-то высоким, лишь одной гранью причастным к земному бытию, с чем-то, что пребывает в иных мирах, других измерениях.

Мне всегда казалось, что рядом с этими произведениями невозможно, нельзя жить, есть, пить, курить, смотреть телевизор, как нельзя жить в храме, в музее: они не совсем совместимы с бытом, с житейскими заботами. Лишь он, их создатель, Валентин Подпомогов мог пребывать в этой атмосфере без всяких последствий, царствуя в своем маленьком королевстве. Здесь иначе текло время, здесь искажалось пространство. Его фантазия, не терпевшая монотонности, проявлялась в строительстве мастерской, в ее нескончаемых переделках, бесконечном ремонте.

В нем, глубоко чувствующем трагизм человеческого бытия тонком художнике, которого даже близкие называли Маэстро, странным образом уживался озорник и мистифиатор, лукавец, не прерывающий игру, невзирая на почтенный возраст и одолевающие немощи. Десятилетия, отданные кино и театру, не прошли даром - он внедрялся в пространство и преображал его. Он соорудил декорации в своем жилище, устроил подмостки, на которых развертывалась, подобно пьесе, его жизнь.

Я как-то взялась считать, сколько уровней в его доме-мастерской, и насчитала их пять. «Не пять, а шесть», - поправила Ася, когда я по-женски ей посочувствовала: накрывая на стол она по нескольку раз спускалась и поднималась по лестницам. «Ему так нравится». И были в ее интонациях нотки матери, которая привыкла потакать шалостям его талантливого ребенка и гордиться им.

Лестницы, перила, решетчатые двери, витражные люки, бар-погреб, незавершенный камин, вензеля и гербы под потолком - он не успевал заканчивать свои архитектурные фантазии, их уже подпирали другие.

В таком пространстве не очень комфортно жить, но он никогда не жил обычной, нормальной жизнью. Вокруг него все менялось, обнажалась истинная суть вещей, людей. Ты словно выпадал из времени, и здесь, в параллельном мире, ты был таким, как есть. В этом насквозь игровом пространстве никому не удавалось играть - ты сталкивался сам с собой и узнавал о себе нечто неожиданное. Вполне благовоспитанный член общества мог оказаться законченным мерзавцем, а личность с сомнительной моралью проявляла качества, присущие святым и детям. Молодые демонстрировали искушенность, а старики - наивность. Животные вели себя как люди, чего иногда не скажешь о последних.

Таков был этот человек, совмещавший в себе художника и мыслителя, конструктора и мастерового, щедрость и расчетливость, гурманство и аскетизм. Взятая наугад пара противоположностей почти наверняка обнаружилась бы в Подпомогове, словно он был точкой, интегрировавшей тезис и антитезис. Время, прстранство, люди, оказываясь в сфере влияния этой личности, словно поляризовались и преображались. Все оказывалось немного изменившимся, а то и вовсе другим.

В этом году ему исполнилось бы 75 лет. Он не дожил до круглой даты. Есть в этом нечто символичное: он не был «круглым», в нем было напряжение острых углов и вечное стремление вверх - туда, где нет пространства, а время равно вечости.

Зара Тер-Акопян, искусствовед

«Голос Армении» №46(18401) 29 апреля 1999г.

   

 

 

Copyright © 2004